Неточные совпадения
Во время кадрили ничего значительного не было сказано,
шел прерывистый разговор то
о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних
детей, то
о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил
о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
Дети с испуганным и радостным визгом бежали впереди. Дарья Александровна, с трудом борясь с своими облепившими ее ноги юбками, уже не
шла, а бежала, не спуская с глаз
детей. Мужчины, придерживая шляпы,
шли большими шагами. Они были уже у самого крыльца, как большая капля ударилась и разбилась
о край железного жолоба.
Дети и за ними большие с веселым говором вбежали под защиту крыши.
Дело
идет о счастьи и
о судьбе Анны и ее
детей.]
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать
о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с
детьми. Она только
послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Она зари не замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо не напирает
Своей печати вырезной.
Но, дверь тихонько отпирая,
Уж ей Филипьевна седая
Приносит на подносе чай.
«Пора,
дитя мое, вставай:
Да ты, красавица, готова!
О пташка ранняя моя!
Вечор уж как боялась я!
Да,
слава Богу, ты здорова!
Тоски ночной и следу нет,
Лицо твое как маков цвет...
— Милостивый государь, милостивый государь, вы ничего не знаете! — кричала Катерина Ивановна, — мы на Невский
пойдем, — Соня, Соня! да где ж она? Тоже плачет! Да что с вами со всеми!.. Коля, Леня, куда вы? — вскрикнула она вдруг в испуге, —
о, глупые
дети! Коля, Леня, да куда ж они!..
По утрам, через час после того, как уходила жена, из флигеля
шел к воротам Спивак,
шел нерешительно, точно
ребенок, только что постигший искусство ходить по земле. Респиратор, выдвигая его подбородок, придавал его курчавой голове форму головы пуделя, а темненький, мохнатый костюм еще более подчеркивал сходство музыканта с ученой собакой из цирка. Встречаясь с Климом, он опускал респиратор к шее и говорил всегда что-нибудь
о музыке.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых
детей; по утрам река звучно плескалась
о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Помни, Илья, мы не
дети и не шутим: дело
идет о целой жизни!
Заходила ли речь
о мертвецах, поднимающихся в полночь из могил, или
о жертвах, томящихся в неволе у чудовища, или
о медведе с деревянной ногой, который
идет по селам и деревням отыскивать отрубленную у него натуральную ногу, — волосы
ребенка трещали на голове от ужаса; детское воображение то застывало, то кипело; он испытывал мучительный, сладко болезненный процесс; нервы напрягались, как струны.
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда он заговорил с Федором Павловичем
о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего,
о каком таком
ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть где-то в доме маленький сын.
Это он припомнил
о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из денег, собственным трудом добытых. Старец
послал Порфирия еще с вечера к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с
детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».
Теплом проник до старикова сердца
Отчетливый и звонкий поцелуй, —
Как будто я увесистую чашу
Стоялого хмельного меду выпил.
А кстати я
о хмеле вспомнил. Время
К столам
идти, Прекрасная Елена,
И хмелю честь воздать. Его услады
И старости доступны. Поспешим!
Желаю вам повеселиться,
дети.
Сначала она осмотрелась кругом, несколько дней она находила себе соперницу в молодой, милой, живой немке, которую я любил как
дитя, с которой мне было легко именно потому, что ни ей не приходило в голову кокетничать со мной, ни мне с ней. Через неделю она увидела, что Паулина вовсе не опасна. Но я не могу
идти дальше, не сказав несколько слов
о ней.
Борьба насмерть
шла внутри ее, и тут, как прежде, как после, я удивлялся. Она ни разу не сказала слова, которое могло бы обидеть Катерину, по которому она могла бы догадаться, что Natalie знала
о бывшем, — упрек был для меня. Мирно и тихо оставила она наш дом. Natalie ее отпустила с такою кротостью, что простая женщина, рыдая, на коленях перед ней сама рассказала ей, что было, и все же наивное
дитя народа просила прощенья.
Дети ничего не знают
о качествах экспериментов, которые над ними совершаются, — такова общая формула детского существования. Они не выработали ничего своего,что могло бы дать отпор попыткам извратить их природу. Колея, по которой им предстоит
идти, проложена произвольно и всего чаще представляет собой дело случая.
Однажды отец с матерью долго ночью засиделись у Рыхлинских. Наконец сквозь дремоту я услышал грохот нашей брички во дворе, а через некоторое время совсем проснулся от необычайного ощущения: отец и мать, оба одетые, стояли в спальне и
о чем-то горячо спорили, забыв, очевидно, и
о позднем часе, и
о спящих
детях. Разговор
шел приблизительно такой...
В обществе и литературе
шли рассуждения
о том, «пороть ли розгами
ребенка, учить ли грамоте народ».
Несколько дней я не ходил в школу, а за это время вотчим, должно быть, рассказал
о подвиге моем сослуживцам, те — своим
детям, один из них принес эту историю в школу, и, когда я пришел учиться, меня встретили новой кличкой — вор. Коротко и ясно, но — неправильно: ведь я не скрыл, что рубль взят мною. Попытался объяснить это — мне не поверили, тогда я ушел домой и сказал матери, что в школу не
пойду больше.
Речь
идет о географической карте, нарисованной Пущиным и Якушкиным для обучения
детей сибирских обывателей; она имела вид рыбы и так обозначалась в переписке Пущина.
Дети с бабушкой, вероятно, в конце июля отправятся. Разрешение
детям уже вышло, но
идет переписка
о старушке. Кажется, мудрено старушку здесь остановить. В Туринске на эту семью много легло горя…
О детях в последнем письме говорят, что недели через три обещают удовлетворительный ответ. Значит, нужна свадьба для того, чтоб
дети были дома. Бедная власть, для которой эти цыпушки могут быть опасны. Бедный отец, который на троне, не понимает их положения. Бедный Погодин и бедная Россия, которые называют его царем-отцом!.. [Речь
идет об «ура-патриотических» брошюрах М. П. Погодина.]
Абрамовна с своей стороны выдерживала характер. С каждым приходом Лизы она в ее присутствии удвоивала свои заботы
о детях Вязмитиновой и вертелась с младшим около чайного стола, за которым обыкновенно
шли беседы.
Очень странно, что составленное мною понятие
о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился в этом на опыте; даже мысль
дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в голову, когда я
шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего же дела, то есть измерения земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не понимал, как и все меня окружавшие.
Слава Благодетелю: еще двадцать минут! Но минуты — такие до смешного коротенькие, куцые — бегут, а мне нужно столько рассказать ей — все, всего себя:
о письме
О, и об ужасном вечере, когда я дал ей
ребенка; и почему-то
о своих детских годах —
о математике Пляпе,
о и как я в первый раз был на празднике Единогласия и горько плакал, потому что у меня на юнифе — в такой день — оказалось чернильное пятно.
— Да-а?
О, повр анфан!.. [Бедный
ребенок!.. (франц.)] Все равно,
пойдем. — Бобетинский сделал широкий и небрежный жест великодушия. — Я вас приветствую.
Ребенок рос одиноко; жизнь родителей, тоже одинокая и постылая, тоже
шла особняком, почти не касаясь его. Сынок удался — это был тихий и молчаливый
ребенок, весь в отца. Весь он, казалось, был погружен в какую-то загадочную думу, мало говорил, ни
о чем не расспрашивал, даже не передразнивал разносчиков, возглашавших на дворе всякую всячину.
Услышишь
о свадьбе,
пойдешь посмотреть — и что же? видишь прекрасное, нежное существо, почти
ребенка, которое ожидало только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться в пышный цветок, и вдруг ее отрывают от кукол, от няни, от детских игр, от танцев, и
слава богу, если только от этого; а часто не заглянут в ее сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей.
Когда Арина Петровна
посылала детям выговоры за мотовство (это случалось нередко, хотя серьезных поводов и не было), то Порфиша всегда с смирением покорялся этим замечаниям и писал: «Знаю, милый дружок маменька, что вы несете непосильные тяготы ради нас, недостойных
детей ваших; знаю, что мы очень часто своим поведением не оправдываем ваших материнских об нас попечений, и, что всего хуже, по свойственному человекам заблуждению, даже забываем
о сем, в чем и приношу вам искреннее сыновнее извинение, надеясь со временем от порока сего избавиться и быть в употреблении присылаемых вами, бесценный друг маменька, на содержание и прочие расходы денег осмотрительным».
По дороге храбро прыгают лощёные галки, не боясь человечьих голосов, влетают на заборы и кричат
о чём-то. Далеко в поле бьёт коростель, в слободе играют на гармонике, где-то плачет
ребёнок,
идёт пьяный слесарь Коптев, шаркая плечом
о заборы, горестно всхлипывает и бормочет...
Собака взглянула на него здоровым глазом, показала ещё раз медный и, повернувшись спиной к нему, растянулась, зевнув с воем. На площадь из улицы, точно волки из леса на поляну, гуськом вышли три мужика; лохматые, жалкие, они остановились на припёке, бессильно качая руками, тихо поговорили
о чём-то и медленно, развинченной походкой, всё так же гуськом
пошли к ограде, а из-под растрёпанных лаптей поднималась сухая горячая пыль. Где-то болезненно заплакал
ребёнок, хлопнула калитка и злой голос глухо крикнул...
А бедный дворянин Никанор
идет еще дальше и лезет из кожи, доказывая, что в таком обширном государстве, как Россия, не должно быть речи не только
о «разъяснениях», но даже
о «неразъяснениях» и что всякому верному сыну отечества надлежит жить да поживать, да
детей наживать.
— Друг, я погибаю… — трагически прошептал Пепко, порываясь
идти за ней. —
О ты, которая цветка весеннего свежей и которой черных глаз глубина превратила меня в чернила… «Гафиз убит, а что его сгубило?
Дитя, свой черный глаз бы ты спросила»… Я теперь в положении священной римской империи, которая мало-помалу, не вдруг, постепенно, шаг за шагом падала, падала и, наконец, совсем разрушилась.
О, моя юность,
о, мое неопытное сердце…
Покойно жил,
о паспорте никто не спрашивал.
Дети меня любили и прямо вешались на меня. Да созорничать дернула нелегкая. Принес в воскресенье дрова, положил к печи,
иду по коридору — вижу, класс отворен и на доске написаны мелом две строчки...
Отчаянно кричали — дело
шло о судьбе человека, и не одного: ведь он женат, имеет троих
детей, — в чем виноваты жена «и
дети?
В бреду
шли дни, наполненные страшными рассказами
о яростном истреблении людей. Евсею казалось, что дни эти ползут по земле, как чёрные, безглазые чудовища, разбухшие от крови, поглощённой ими, ползут, широко открыв огромные пасти, отравляя воздух душным, солёным запахом. Люди бегут и падают, кричат и плачут, мешая слёзы с кровью своей, а слепые чудовища уничтожают их, давят старых и молодых, женщин и
детей. Их толкает вперёд на истребление жизни владыка её — страх, сильный, как течение широкой реки.
В России почти нет воспитания, но воспитателей находят очень легко, а в те года,
о которых
идет моя речь, получали их, пожалуй, еще легче: небогатые родители брали к своим
детям или плоховатых немцев, или своих русских из семинаристов, а люди более достаточные держали французов или швейцарцев. Последние более одобрялись, и действительно были несколько лучше.
Просьба эта не могла обижать графа, а, напротив, могла ему льстить, потому что княгиня не верила ничьим рекомендациям, когда дело
шло о людях, нужных к
детям.
— Ну да, в гос-ти-ницу. Adieu, ma charmante enfant… [Прощайте, мое прелестное
дитя! (франц.)] вы одна… вы только одна… доб-родетельны. Вы бла-го-род-ная девушка!
Пойдем же, мой милый.
О боже мой!
Легкая улыбка искривила рот моего Евсеича, и он
пошел доложить
о том Упадышевскому, который, к удивлению моему, не обратив на это никакого внимания, весьма равнодушно сказал: «Хорошо; так пусть он не встает, я только провожу
детей наверх, а потом приду за ним и отведу его в больницу».
Когда ранее она объявила мне, что
идет в актрисы, и потом писала мне про свою любовь, когда ею периодически овладевал дух расточительности и мне то и дело приходилось, по ее требованию, высылать ей то тысячу, то две рублей, когда она писала мне
о своем намерении умереть и потом
о смерти
ребенка, то всякий раз я терялся, и все мое участие в ее судьбе выражалось только в том, что я много думал и писал длинные, скучные письма, которых я мог бы совсем не писать.
Кошихин с негодованием говорит
о том, что бояре русские боятся
посылать детей своих «для науки в иноземные государства» (Кошихин, IV, 24).
Я пробовал заговаривать с ним
о его
детях; но он отделывался прежнею скороговоркою и переходил поскорее на другой предмет: «Да-да! дети-дети, вы правы,
дети!» Однажды только он расчувствовался — мы
шли с ним в театр: «Это несчастные
дети! — заговорил он вдруг, — да, сударь, да, это не-с-счастные
дети!» И потом несколько раз в этот вечер повторял слова: «несчастные
дети!» Когда я раз заговорил
о Полине, он пришел даже в ярость.
«Милая Лиза! Что ты делаешь в деревне? Приезжай скорее: мне очень скучно. Матушка в том же положении, тетка бранится; мужа твоего не видал, а у
детей был: они,
слава богу, здоровы. Приезжай! Мне
о многом надобно с тобой переговорить. Брат твой…» и проч.
— Ну, святоша, надо тебе
о келейке думать, — с нами жить тесно будет для тебя с женою,
дети у вас
пойдут!
Был там Федя Сачков — тихий и серьёзный
ребёнок. Однажды
иду я с ним лесом, говорю ему
о Христе, и вдруг он высказывает, солидно таково...
Остановилась, покачнулась —
идёт.
Идёт, точно по ножам, разрезающим пальцы ног её, но
идёт одна, боится и смеётся, как малое
дитя, и народ вокруг её тоже радостен и ласков, подобно
ребёнку. Волнуется, трепещет тело её, а руки она простёрла вперёд, опираясь ими
о воздух, насыщенный силою народа, и отовсюду поддерживают её сотни светлых лучей.
— Да, она любит и понимает. Если после моей смерти ей достанется сад и она будет хозяйкой, то, конечно, лучшего и желать нельзя. Ну, а если, не дай бог, она выйдет замуж? — зашептал Егор Семеныч и испуганно посмотрел на Коврина. — То-то вот и есть! Выйдет замуж,
пойдут дети, тут уже
о саде некогда думать. Я чего боюсь главным образом: выйдет за какого-нибудь молодца, а тот сжадничает и сдаст сад в аренду торговкам, и все
пойдет к черту в первый же год! В нашем деле бабы — бич божий!
Советник. Да разве
дети могут желать того, чего не хотят родители? Ведаешь ли ты, что отец и
дети должны думать одинаково? Я не говорю
о нынешних временах: ныне все
пошло новое, а в мое время, когда отец виноват бывал, тогда дерут сына; а когда сын виноват, тогда отец за него отвечает; вот как в старину бывало.
Как
шло дело
о детях, то мы думали, что он изобразит Романа-Чудотворца, коему молятся от неплодия, или избиение младенцев в Иерусалиме, что всегда матерям, потерявшим чад, бывает приятно, ибо там Рахиль с ними плачет
о детях и не хочет утешиться; но сей мудрый изограф, сообразив, что у англичанки
дети есть и она льет молитву не
о даровании их, а об оправдании их нравственности, взял и совсем иное написал, к целям ее еще более соответственное.